Ладно, неделя так неделя. Как говорится, хозяин – барин. Правда, Петрович сразу понял, что барин этот вовсе не «большой человек», а сошка из разряда барыг. Солидный заказчик с Андрюхой на одном гектаре даже курить не стал бы, не то что жену свою пасти.

Бывшие сослуживцы заполировали гамбургеры приторным коктейлем, словно сигнализирующим о щедрости американской культуры. Раскиснув от сладости, посудачили о том, «чего этим бабам надо», и пришли к консенсусу, что все они «одним миром мазаны». Обсудили технические детали и ударили по рукам. Деловой обед подошел к концу. Стороны были взаимно довольны. Сделка состоялась. Только отрыжка появилась, а в остальном все хорошо.

Андрюха ушел ковать свою новую карьеру, а Петрович отправился к кассе за двойным гамбургером. Чтобы коктейль заесть. А что? Может себе позволить! Будут вам фотографии в лучшем виде, не беспокойтесь, доверьтесь мастеру!

* * *

И началось. Первый день он ходил за «объектом» азартно и бдительно. Даже во встречном дворнике в оранжевом жилете подозревал переодетого любовника. Не смотрите, что таджик, может, она хочет изменить мужу с особым цинизмом. На второй день под подозрение попал пролетающий мимо дельтапланерист. Как-то слишком долго он нарезал круги прямо над головой этой дамочки. Но через пару дней синдром повышенной ответственности утих, и Петрович стал более спокойно относиться к своей странной работе.

Он быстро изучил распорядок дня «объекта» и по паре штрихов мог предугадать маршрут. Кроссовки и джинсы предвещали утомительную прогулку по парку, низкий каблук грозил блужданием по лабиринтам торговых центров, меха и высокие каблуки уводили на презентации и открытия бутиков. Петрович поспевал то на своих двоих, то на «Москвиче», то в целях конспирации брал машину Андрюхи. Но подозрительных контактов засечь не удавалось. Петрович проигрывал всухую. От нечего делать он иногда щелкал дамочку, как он ее называл, на свой сотовый телефон, как будто пристреливался.

Конечно, на мобильном телефоне характерный «щелчок» можно отключать. Поэтому молодежь не «щелкается», а «фоткается». Петровичу было невыносимо это слово, уничижительное по отношению к его профессии. От «фотканья» получается разве что «фотка», и никогда не выйдет фотография. «Фотка» – небрежное слово для обозначения случайного, проходного изображения. Разве можно повесить на стену фотку? Стена обязывает, она принимает только фотопортреты и фотографии. Рассуждая так, Петрович упрямо не отключал «щелчок» на сотовом телефоне, выражая жалкий и комичный в своей обреченности протест против прогресса. Тем более что пока бесшумная съемка была ему без надобности, дамочка повода не давала. Потом, в час икс, он отключит звук и сделает все, как надо, как разведчик в кино.

То, что он не возьмет на «дело» свой «ФЭД», Петрович решил изначально и бесповоротно. И не потому, что его проверенный друг был громоздким и обладал характерным громким щелчком. Даже если бы «ФЭД» оказался немым карликом, ничего не изменилось бы. Петрович не хотел и не мог унизить своего друга участием в такой фотосессии, опорочить причастностью к чему-то некрасивому и нечистоплотному. «На паскудное дело нужно с паскудной техникой идти», – решил он.

И такая оценка происходящего крепла в нем день ото дня. Чем больше он наблюдал за молодой женщиной, тем большей симпатией к ней проникался. Конечно, тот образ жизни, который она вела, однозначно квалифицировался им как паразитический, все-таки годы обучения марксизму-ленинизму не прошли бесследно. Но она была какой-то симпатичной тунеядкой. Причем вызывала симпатию не лицом, а манерой. Хотя с лицом порядок был полный, можно даже сказать, образцовый. Безупречная стрижка, четкая линия бровей и ярко очерченные губы, конечно, можно списать на старания косметологов и стилистов. Но Петрович подмечал другое.

Вот она деликатно снизила скорость своего авто, чтобы не забрызгать пешехода. Хотя ее автомобиль стоил как годовой бюджет этого прохожего вместе с его многочисленными родственниками. Или долго объясняла, жестикулируя, как куда-то добраться, тетке в малиновом берете из мохера, вышедшего из моды в прошлом веке. Словом, она была Петровичу классовым врагом, но милым и симпатичным врагом.

Он не хотел знать, как ее зовут. Это было принципиально.

Петрович помнил, как однажды, еще в его детстве, отец купил к пиву живых раков. И маленький Лешка отобрал себе парочку для игр, назвав бедолаг Машкой и Ивашкой. Отселил их в отдельную емкость и играл с ними, подсовывая соломинки в клешни, которые работали, как ножницы. А потом вода у отца закипела, и он начал по очереди опускать раков в кипяток мордой вниз, чтобы не мучились, быстро и резко отбрасывали свои раковые души. Это было не впервой, и Лешу не мучила совесть по данному поводу. Вареных раков он любил.

Но вдруг загородил свою парочку: «Не дам». Чем эти раки отличались от других? Почему Лешка встал на их защиту? Он и сам не смог бы объяснить, но это было как-то очевидно, что можно варить раков вообще, кучу серого и копошащегося сброда превращать в красную горку упорядоченной закуски. А Машку и Ивашку нельзя, они отдельные от этой массы, штучные, у них имена есть. Потом, правда, бедняги умерли, не приспособившись к жизни в кастрюле, но умерли своей смертью. Леша похоронил их в конце двора. Раз есть имя – должна быть и своя могила. Таково было его представление о правильном устройстве мира.

Потом Петрович многое в жизни пересмотрел, и картинка правильного жизнеустройства сильно изменилась, но к именам он продолжал относиться по-детски серьезно. Даже в молодые годы, клея женщин на одну черноморскую ночь под задумчивый взор серого ослика, он старался пропускать их имена мимо ушей. Не зная имени, ему легче было врать, что на следующий день они обязательно встретятся. Обмануть очередную жену моряка оказывалось легче, чем конкретную Люду или Веру.

Все шло хорошо. Часы тикали, денежки капали, а дамочка оставалась непорочной и безымянной. И тут случился мелкий, но неприятный инцидент. «Объект» вышел из подъезда, привычно не замечая сидящего на скамейке Петровича. Он удрученно отметил ее кроссовки и джинсы, посочувствовал своим ногам, которым предстоит долгая дорога в казенный дом, в муниципальный парк и, скорее всего, пустые хлопоты. Ну чего ей дома не сидится? Неужели не видит, что дождь собирается? Осень вступила в завершающую слезоточивую стадию. Или думает, что с миллионерши вода, как по тефлону, стекает?

Но тут дверь подъезда резко отворилась, и какая-то женщина окрикнула:

– Лидия Сергеевна, вы зонтик оставили. Он сегодня будет не лишним.

Петрович смекнул, что это кто-то из прислуги. Во-первых, заботливые, сволочи. Во-вторых, культурные. «Зонтик будет не лишним», прямо передозировка Тургеневым. В-третьих, по отчеству зовут. Той Лидии Сергеевне от силы тридцать лет, а то и меньше, не нагуляла еще на отчество. Вот холуи хреновы! Петрович злился, распаляя в душе классовое чувство. И понимал, что обманывает себя. Настоящая причина раздражения была другая. Он против воли узнал ее имя. Значит, Лидия, Лида. Ему-то это зачем?

Ну ладно, не страшно. Скорее бы закончилась эта неделя. Уже пятый день течет, как сквозь пальцы. А руки у него по-прежнему пустые. Пустые и чистые. Нет компромата на Лиду, и все тут. Ему, конечно, этот факт материально невыгоден, но поделать он ничего не может. Петрович чувствовал радость от этого обстоятельства, хотя, казалось бы, с чего тут радоваться. Ему-то что за дело? Это их жизни, их разборки. У богатых свои заморочки. Они даже если плачут, то слезами мексиканского телесериала. Роняют слезы в позолоченных и аляповатых интерьерах, окропляют ими бурлящие воды джакузи. И обязательно падают с лестницы второго этажа шикарных апартаментов, чтобы потерять память и тем самым закрутить сюжет до состояния сжатой пружины. Петрович ненавидел эти сериалы, представляя себе комичность потери памяти при падении с сеновала. Корова недоеная мычит, голодные куры петуха заклевать готовы, а у героини, видишь ли, амнезия случилась.